Сон #327
Мне однажды приснился очень прикольный сон. Я, в шинели и с каким-то карабином, иду в неровном строю солдат, форма какая-то странная, у кого вообще какие-то лохмотья. Мы подходим к дому, и наш командир что-то кричит тем, кто в доме. От формы почти ничего не остается, все в длинных каких-то куртках или тулупах, не знаю как назвать. Потом командир поворачивается к нам и говорит, что нужно всех убить. И мы заходим в дом.
Там всё так красиво, я прячусь за угол, выглядываю, стреляю, но никак ни в кого попасть не могу. Спрашиваю: «Кого бьем?», — мне отвечают: «Кулаков». До меня доходит, что мы раскулачивать буржуев шли, но что-то ворочается неприятное внутри. Кого перестреляли, кого в плен взяли.
Остался один мужик, который отстреливался. Мы его прижали, но он в какую-то незаметную дверь шмыгнул, мы за ним. А там такая разбитая комната, в потолке дыры — чердак видно. Мужик за какой-то огромный стол спрятался и стреляет. Я смотрю, можно на чердак залезть. Лезу и смотрю, можно подползти прям над мужиком и пристрелить его. Подползаю, а он на меня смотрит.
Я понимаю, что я его знаю, и что он — не плохой, думаю: «Зачем его убивать?». Присматриваюсь, он кого-то прячет. И кто-то из наших кричит, что я сейчас буржуя завалю, и всё нормально будет. Я боюсь, если не выстрелю, то меня свои застрелят, но стрелять не хочу в мужика. А он встает, показывает, что дочку прятал и головой кивает, типа, стреляй в меня. Я стреляю ему прямо в сердце.
Потом подхожу к какому-то столу, там сидит наш командир, опять в форме военной. На столе деревянный лоток на 3 части разделен, он туда документы какие-то складывает. И к нему людей, которых в плен схватили, подводят, он что-то говорит, дает бумагу, и их ставят к стене и расстреливают.
Я сажусь рядом, сбоку стола. Подводят ту девочку, которую мужик прятал. Командир говорит: «Расстрелять!». А в этот момент я достаю у него из нагрудного кармана документы и начинаю смотреть, и говорю, что если он эту девочку расстреляет, то мне есть, что о нем рассказать кому надо. Он испугался и говорит: «Забирай её себе тогда», — и бумагу даёт о том, что она теперь — моя дочь… И я проснулся.
Там всё так красиво, я прячусь за угол, выглядываю, стреляю, но никак ни в кого попасть не могу. Спрашиваю: «Кого бьем?», — мне отвечают: «Кулаков». До меня доходит, что мы раскулачивать буржуев шли, но что-то ворочается неприятное внутри. Кого перестреляли, кого в плен взяли.
Остался один мужик, который отстреливался. Мы его прижали, но он в какую-то незаметную дверь шмыгнул, мы за ним. А там такая разбитая комната, в потолке дыры — чердак видно. Мужик за какой-то огромный стол спрятался и стреляет. Я смотрю, можно на чердак залезть. Лезу и смотрю, можно подползти прям над мужиком и пристрелить его. Подползаю, а он на меня смотрит.
Я понимаю, что я его знаю, и что он — не плохой, думаю: «Зачем его убивать?». Присматриваюсь, он кого-то прячет. И кто-то из наших кричит, что я сейчас буржуя завалю, и всё нормально будет. Я боюсь, если не выстрелю, то меня свои застрелят, но стрелять не хочу в мужика. А он встает, показывает, что дочку прятал и головой кивает, типа, стреляй в меня. Я стреляю ему прямо в сердце.
Потом подхожу к какому-то столу, там сидит наш командир, опять в форме военной. На столе деревянный лоток на 3 части разделен, он туда документы какие-то складывает. И к нему людей, которых в плен схватили, подводят, он что-то говорит, дает бумагу, и их ставят к стене и расстреливают.
Я сажусь рядом, сбоку стола. Подводят ту девочку, которую мужик прятал. Командир говорит: «Расстрелять!». А в этот момент я достаю у него из нагрудного кармана документы и начинаю смотреть, и говорю, что если он эту девочку расстреляет, то мне есть, что о нем рассказать кому надо. Он испугался и говорит: «Забирай её себе тогда», — и бумагу даёт о том, что она теперь — моя дочь… И я проснулся.